Последнее набо

Буровая начала работу. Заметались по мониторам цифровые сообщения, запрыгали, переливаясь с десятков в тысячи, с сотен – в единицы. Симпатичные такие зеленые значки на ровном черном фоне. Ничего не пищит предупреждающе, нигде не мигает противный красный сигнал, никто не докладывает о неполадках.

Получилось. Неужели все-таки получилось?

– М-мать! – тоскливо произнес Зверь.

И Гот обернулся к нему, чувствуя, как подкатывает к горлу ярость. Не виноват был Зверь в том, что случилось уже или должно было вот-вот случиться, он свою работу сделал, все сделали, что могли: из безумного ассорти деталей собрали нефтяную вышку, построили ее, запустили… Не виноват Зверь, если что-то пошло не так. Но почему он не промолчал сейчас? Честное слово, для него это было бы лучше.

– Нужно уходить, – сержант смотрел на один из обзорных мониторов, на котором было море, только море, – что-то идет сюда. Оно убьет всех.

– Уходить, – повторил майор.

Зверь кивнул молча, все так же не отрывая взгляда от монитора.

– Проклятая планета…

– Эвакуация, Гот. Не тяни.

– Когда оно будет здесь?

– Скоро. Двадцать минут, может быть, полчаса. Джокер мог бы сказать точнее.

– А буровая?

Глядя на блестящие волны, Зверь пожал плечами.

– Пойдем, – приказал Гот.

В грузовой вертолет усаживались быстро, но без суматохи. Радости уже не было, не было и злости, только усталость. Потом люди поймут, что восемь недель адской работы не дали результата. Потом осознают, что драгоценное топливо на исходе и неоткуда его пополнять. Потом… Все потом.

Ми-40 оторвался от площадки и пошел в сторону гор, тяжело набирая высоту.

Гот сидел в своей машине, бездумно касаясь пальцами штурвала. Он не спешил взлетать. Он не собирался уходить, пока не увидит своими глазами «это», тварь или что там придет, чтобы убивать.

Зверь стоял около «Мурены». Молча. Смотрел на море.

– Ты-то чего ждешь? – спросил Дитрих.

– Тебя, – сержант не обернулся.

– Лети на плато.

– Оно большое, – вместо уставного «слушаюсь», произнес Зверь, – оно такое большое, что не сможет плыть здесь. Значит, оно придет по воздуху. Надо уходить, майор. Пока не поздно. Пока мы не увидели его.

– Увидим и уйдем. Думаешь, оно, чем бы оно ни было, догонит вертолет?

В первый раз за все время разговора Зверь посмотрел на командира. И, кажется, улыбнулся:

– Разве в этом дело?

Все-то он понимал, скотина. Лучше, чем сам Гот понимал. Но откуда? Откуда ему знать, как чувствует себя лишенная крыльев птица?

Сержант подошел к орудийной установке, прильнул глазами к прицелу. Щелкнул пальцами, подзывая Дитриха. Тот выругался по-немецки, но подошел.

– Смотри, – сказал Зверь, уступая место.

Гот посмотрел. И увидел.

Далеко в небе, высоко над морем, кажущееся на таком расстоянии неподвижным, висело веретено. Или очень длинная сигара. Длинная? Гот посчитал – в «сигаре» получалось не меньше полусотни метров. Может, прав был Зверь и стоило улететь. Пока еще можно было Пока еще…

Уже нельзя. Глупая какая смерть. Но лучше уж так, чем оставаться на земле, задыхаясь от недостижимости неба.

– Уходите на плато, сержант, – приказал Гот, направляясь к своему вертолету.

– Леденящее «Вы», – насмешливо прокомментировал Зверь, и ухмыльнулся: – нет. Не впечатляет.

– Пойдешь ведомым. – Дитрих уселся в кресло, надел шлем, захлопнул бронированную дверь.

Он видел, как Зверь молча кивнул и забрался в «Мурену». Два сумасшедших. Один-то ладно, пилот, какой с него спрос? Но второй! Зачем ему это?!

Вертолеты сорвались с башни.

Ты не гляди, не гляди назад,

Покидая сей хмурый край.

Утро встает, ты его солдат,

Твоедело– «Drum links, zwei, drei».

Пусть только пыль и тлен впереди

Да пустые шкуры гадюк,

Но там рожденные, чтоб ползти,

Косяками летят на юг.

Две пули, идущие в цель. Стремительные, злые, неотвратимые. Две хищные твари. Воздух расступался испуганно давал дорогу и, со вздохом, смыкался позади Вертолеты неслись сквозь покорное небо.

А тварь впереди это небо проламывала. И солнечные лучи отражались от ее мокрых, блестящих боков.

«Почему она до сих пор не высохла?» – успел подумать Гот.

Времени на ответ у него не осталось.

Гладкие бока «веретенки» сморщились, пошли складками, и словно выплюнула она в чистое небо десятки маленьких бесшумных игл. Дитрих, не задумываясь, открыл огонь. Широкий луч накрыл сразу несколько «иголок». Полыхнуло в воздухе. И грохнуло так, что вертолет вздрогнул.

В шлемофоне раздалось яростное:

– Мать!

Зверь не задумывался о разнообразии лексикона.

А стрелять нужно издалека. И прицельно.

«Веретенка» снова съежилась…

Две иглы ударили в борт «Мурены». Взорвались. Но в последние мгновения вертолет скользнул в сторону. Как успел? На месте игл вспух огненный шарик, поплыл, качаясь, без цели, без смысла.

Стрелять издалека. На мелочь не отвлекаться. Нужно добраться до матки.

– Если их не убивать, они взрываются направленно, – весело сообщил Зверь.

Взрыв. «Мурена» ушла от удара, а «иголки» погибли. Значит, все, что нужно, это вовремя уворачиваться. Все?! Господи, твоя власть, какое счастье, что Дитрих фон Нарбэ был лучшим курсантом в академии, а потом лучшим пилотом на «Покровителе». У него есть шанс, с твоей помощью, Господи. Или без нее.

Насколько же вертолет медленнее болида!

A «Bepeтенка» снова готовилась выстрелить. Но они уже прорвались. Две пятнистые машины, две бесшумные смерти, зашли от солнца, как будто здесь это имело значение. И одновременно выпустили ракеты.

Все! Осталось добить мелочь…

Четыре тяжелые ракеты скользнули вдоль округлого бока «веретенки», сделали круг-другой и сорвались в яркое небо. Ушли. На поиски первой попавшейся цели

Ушли.

Что это было?

– Тяжелый лазер! – рявкнул Гот, переключая оружие. – Огонь!

Ослепительные лучи не прожгли тяжелую тушу. Они… изогнулись. Повторили странный маневр ракет. А «веретенка» развернулась на удивление быстро. Уставилась тупым блестящим рылом. Плюнула…

Вертолеты прыснули в разные стороны.

Гот мог поклясться, что тварь плевалась плазмой. Но ведь так не бывает!

Выстрелили снова. И заплясали вокруг врага, уходя от ударов, ускользая от игл, которыми кишело небо. Два комара. Хлопком ладони можно убить обоих. Но попробуй попасть по ним!

Стреляй! Стреляй! Стреляй!

Пока не сядут аккумуляторы. Пока не закончится боезапас Пока небо танцует вокруг, оказываясь то снизу, то сверху. А противник неуязвим. Вращаются вокруг громадной туши силовые поля, уводят, отклоняют, нейтрализуют удары. Иссякнут они когда-нибудь?

Крутятся. Поля крутятся…

– Зверь, нужно стрелять строго по оси…

– Понял.

Бесится, ломает тугой воздух непонятная огромная тварь. Вьются вокруг нее вертолеты. Пыльными облаками окружают их взрывающиеся иглы. Каждый убивает каждого.

Спасение людей в том, что их двое. Враг не умеет выбирать. И когда разлетаются в стороны две машины, он замирает на секунды. За эти секунды нужно успеть выйти на позицию и ударить…

Мелочь окружила «Мурену», и Зверь заметался, ускользая, уходя, уворачиваясь. Его оттесняли от Гота. Он, наверное, понимал, что происходит, но выбора не оставалось. А «веретенка» рывком развернулась к нему.

Вот, похоже, и все…

Только хвост ее – хвост или корма, не важно, – оказался почти на линии выстрела. Почти… и Гот рванулся в кресле, словно хотел толкнуть свою машину вперед. Быстрее, быстрее же…

Он не мог успеть. Не мог…

Он только потом осознал, что увидел цель и выстрелил, и Зверь выстрелил тоже. Потом. Когда кожистые ошметки разлетелись, пачкая небо кровью, а в ушах настойчиво запищал зуммер, оповещая пилота о том, что приборы Ка-190 не рассчитаны на запредельные нагрузки.

Иглы взрывались сами. Машины уворачивались от взрывов с ленивым изяществом. И скоро небо стало чистым. И море стало чистым. И ветер, наверное, тоже стал чистым. Жаль, нельзя почувствовать ветер сквозь плексиглас кабины.

А буровая работала как ни в чем не бывало.

Они посадили машины одновременно. Легко и точно, и красиво. Гот вышел на воздух. А Зверь лишь приоткрыл дверь.

Они молчали.

Наверху было небо. Внизу – море. И ничего больше.

– Ты умеешь летать, – сказал Гот после долгого-долгого молчания.

– Ты тоже, – помедлив ответил Зверь.

Так значит – здравствуйте, вольные братья небес,

Мамелюки седьмого дня!

Старой земли планетарный вес

Не цепляет больше меня.

Куда лететь – теперь уже без разницы,

Ветрено и светло…

Тучки небесные, вечные странницы

Падают под крыло…

Он сделал это. Обычный человек, обычный пилот, обычный… Ну, ровным счетом ничего примечательного. Он сделал невозможное, и, кажется, сам не понимает этого. Не понимает. Или привык совершать невозможное. Он заставил законы мира уступить. Рванулся на своей машине, выходя за отпущенные им обоим пределы. Пределы скорости. Пределы прочности. Пределы разумного.

И ведет себя так, словно не случилось ничего.

Зверь помнил, вспоминал, как сам он впервые пересек барьер. На болиде, попав в неожиданную летнюю грозу. Он ушел от молнии. Успел И при следующей вспышке осознал вдруг, что сделал.

Гроза бушевала, хлестал по корпусу машины злой ливень, ветер ревел громче, чем двигатели, и в этой свистопляске метался обезумевший болид. Танцевал с молниями, кувыркался в струях дождя, мчался наперегонки с ветром. И Зверь смеялся счастливо, такой же безумный, как его машина.

Так было. И несколько дней потом он ходил оглушенный неожиданной, невозможной радостью, заставляя магистра недовольно хмуриться. Тот, бедолага, сразу начал подозревать Зверя то ли во влюбленности, то ли еще в какой человеческой глупости.

А Гот… как ни в чем не бывало беседует с Улой, рассказывает ей про непонятную тварь. Биолог только плечами пожимает. Сейчас начнет расспрашивать и Зверя. А как же! Зверь при командире как тень молчаливая, все знает, но обо всем молчит. Почему молчит, скотина? Скрывает что-то…