"Рыцарь из Преисподней"

ГЛАВА 1
Начало Что-то изменилось. Он проснулся не там, где вчера лег спать. Но местность — белесая пустыня под светло-синим небом, на котором не было солнца, — выглядела той же самой. Он помнил все до деталей, до количества иголок на кусте саксаула, часть которого пошла на топливо для костра. Куст был тот же. А место — другое. Но он не взялся бы объяснить, в чем отличие. Воды оставалось в обрез. Если умыться и побриться, нечего будет пить днем. Умываясь, он думал о том, что вчера по пути не случилось никакого источника, не попалось ни одного мотеля, караван-сарая или постоялого двора. Такое бывало на границах между мирами; так он границы и определял: если трасса летит к горизонту в полном безлюдье, пропадают гостиницы у обочины, а дорожные знаки сводятся к одному-единственному, с лежащей на боку восьмеркой, значит, близок рубеж. Нормальные люди и нелюди держатся подальше от таких мест. Для нормальных знак бесконечности — знак угрозы. А совсем нормальные вообще о нем не знают. Под светлеющим небом по серой трассе он ехал еще два часа. Солнце так и не взошло. Горизонт по правую руку был очерчен алым светом, по левую — желтым, как будто с одной стороны закатилось красное солнце, а с другой вставала золотая луна. К полудню в зените открылась черная круглая дыра. Взгляд фиксировал неизменные «восьмерки» — привычка запоминать все, что видишь, даже если оно кажется одинаковым, даже если оно не имеет значения. Потом встретился первый незнакомый знак с улыбающимся черепом, а потом начали попадаться автомобили, трейлеры и мотоциклы, поодиночке и табунками. Пограничье закончилось. Знак с черепом означал заправку, смену аккумуляторов. Череп — человеческий символ смерти, а здесь пользовались мертвой силой, некротической энергией. Бензин тут, впрочем, тоже был — другие маркировки, но язык понятен (не бывает непонятных языков), — и золото в ходу. Не везде, где довелось побывать, принимали в оплату золото, серебро или драгоценные камни. Здесь повезло. Неплохое было бы начало, если бы не дыра в небе вместо солнца. Он покупал воду в закусочной, когда из-за дальнего столика поднялась девчонка — высокая, ладная, затянутая в черную кожу, выразительно подчеркивающую округлости. С округлостями все было в порядке, глаз радовался. Мгновением позже он отметил яркие черные глаза, блестящие, как влажные ягоды смородины, такие же яркие алые губы без следа помады. Очень белую кожу. Под здешним солнцем не загоришь, это точно.
— Привет, — девчонка улыбнулась, показав островатые зубы, — подбросишь до Эниривы?
— Да, если ты покажешь, где это.
— Клево. Мне нравится. Ты что, не местный? — Она тряхнула черными кудрями. — Человек?
— Да.
— Меня зовут Марийка. А тебя?
— Артур Северный, — он взял со стойки «Карту автодорог Ахтеке», — рыцарь ордена Храма.

"Бастард фон Нарбэ"

ГЛАВА 1
Когда крики затихли, отец Лукас с облегчением вздохнул и закрыл глаза. Слава Богу, для Джереми, надрывно на одной ноте кричавшего: "Господи-господи-господи…", всё закончилось. Так же, как для Остина и Найруша, и четверых отцов-церцетариев. Алые, отчаянно мигающие огоньки на периферийном секторе забрала… Погасли. Все. – Покойтесь с миром, – пробормотал отец Лукас. Дыхание паром оседало на холодном гладком пластике. Стены чуть слышно похрустывали. Разгерметизация. Ещё немного и тонкая, повреждённая взрывом скорлупа треснет, не выдержав давления. Надо выбираться. ¬ Сколько времени прошло? Две минуты… А показалось – не меньше часа. Он снова, без особой надежды, прошёлся по всем каналам – вдруг ответит кто-нибудь из своих? Послушал треск и хрипы в эфире. Выругался и пошёл к внутреннему шлюзу, хрустя ботинками по осколкам стекла на полу. Две минуты назад, когда вздрогнула под ногами палуба, отец Зевако приказал: – Всем наружу! Быстро! И они бросились к ближайшему выходу на поверхность. Инстинкт подсказывал – там опаснее всего. Инстинкт человека, за всю жизнь лишь однажды побывавшего на планете. Но здесь-то была как раз планета. Планетоид… Не важно. Здесь в аварийном режиме не отключалась гравитация, и переборки, шпангоут, верхние палубы – всё, что могло ломаться – ломалось и падало. Вниз. На людей. Они почти успели. Но когда люк поехал в сторону, здание вздрогнуло снова. Стены заметно просели. И Джереми высказался так, как не подобает выражаться не то, что священнику, а даже каторжнику с Бифраста. Люк, сдвинувшийся от силы сантиметров на тридцать, заклинило. – Мёртво, – сообщил Остин, поковырявшись в замке. Лукасу тоже захотелось сказать что-нибудь. Но он сдержался. И вместо этого доложил о случившемся отцу Зевако, старшему инспекционной группы ордена Всевидящих Очей. Отец Зевако высказался покруче Джереми. – Мы не можем связаться с Управлением, – добавил он уже менее эмоционально, – коммутатор здесь, внутри, неисправен. Возможно, ваши шлемофоны… Лукас, не дослушав, кивнул, как будто церцетарий мог его видеть и приказал Остину настроиться на волну Управления – так здесь называли администрацию. Шлемофон, конечно, не коммутатор, но в пределах этого несчастного планетоида хватит и его. Должно было хватить. Однако же, не хватило. – Плохо, – коротко резюмировал отец Зевако, выслушав очередную новость, – братья, мы в крайне тяжёлой ситуации: здание повреждено, и вот-вот произойдёт разгерметизация. Скорее всего, в Управлении уже знают о взрыве и идут на помощь, но, боюсь, они опоздают… – он сделал паузу, потом очень спокойно добавил: – аварийный отсек здесь не укомплектован защитными костюмами. Остин остался на связи с церцетарием, а Джереми и Лукас переключились на внутренний канал: – Иди, Аристо, – сказал Джереми. – Понял, – вздохнул Лукас. И уже протискиваясь в узкую щель, услышал ехидное: – Всё-таки есть польза с недомерков.

"Принц полуночи"

Тёмной ночью существо, которое называло себя Тиром, вытянулось на своей кровати, закинув руки за голову и глубоко вдохнув прохладный, пахнущий смолистым деревом и травой ночной воздух. Оболочка – тонкие кости, смуглая кожа, стальные канаты жил. Маленькое и хрупкое вместилище тёмной силы. Чёрные глаза чуть заметно блестят в темноте. Тир не спал. Он не нуждался в отдыхе этой ночью. Тир не думал – ему не о чем было думать. Тир становился собой. И этот процесс требовал всего его – без остатка. Душа, как комок сгоревшей бумаги. Лёгкий, шуршащий комок, готовый рассыпаться от малейшего прикосновения. В ночной прохладе, в тишине, нарушаемой лишь писком летучих мышей, в темноте, погружённый в густую тень, этот комок казался большим, чем был на самом деле. Он словно бы шевелился – может быть, ночной ветер, странно и тревожно пахнущий ветер, покачивал его, а может быть, это тени играли в слабом свете звёзд. Шуршание. Шелестит зола. И вот уже нет сгоревшей бумаги. Есть волчонок, маленький серый щенок, свернувшийся клубком. Он слеп. Закрыты глаза. А шкурка кажется плюшевой до того она мягкая, нежная, беззащитная. Волчонок поднимает голову. Нет, он не слеп, он лишь казался слепым. Прозрачные глаза с вертикальными щелями зрачков смотрят во тьму. Кошачьи глаза на лобастой щенячьей морде. Ветер. Стих..

ольное сердце, искалеченное, израненное, в шрамах от ожогов, сердце это почувствовало прикосновение мягкой щенячьей шерсти. А волчонок поднялся на лапы, ловкий и собранный, не знающий трогательной щенячьей неуклюжести, не щенок – волк-подросток. Белые зубы за чёрными губами. Жёлтые глаза. Чёрные щели зрачков. – Я живой, – прошептало существо, которое называло себя Тиром, – я… Оболочка больше не была пустой. Кости и кожа и жилы, сталь, гибкая, как плоть, плоть, прочная, как сталь. Волк, с шерстью серой и густой, повёл низко опущенной головой, нюхая воздух. И прыгнул. Молча и бесшумно, лишь молнии зрачков сверкнули не отражённым – собственным светом. – Я живой. Тир рывком сел на постели. Комок нервов, обнажённая, чуткая, как у птицы душа, глаза, как чёрные дыры и волосы цвета серебра. Человек, которого звали Зверем, молча смеялся, глядя в звёздное небо. Он любил жить. Сейчас он вспомнил об этом. Он любил убивать – и об этом он вспомнил тоже. Жизнь ждала его впереди, чужая жизнь, сладкая как боль. И боль, чужая боль, густая, как мёд. И небо. И рассекающие небесную плоть стрелы болидов. Чужой страх, своё могущество, загадки и тайны, люди, машины. Мир. Новый и неведомый. Мир живых, ещё не знающий о том, что смерть пришла в него во плоти. Когда прошла эйфория, и прикосновение воздуха к коже перестало вызывать приступы беспричинного смеха, а вид звёзд в узком окне не кружил больше голову, Тир заставил себя сосредоточиться на делах мирских. Реальность окружающего мира уже не вызывала сомнений. Адский огонь остался позади, и в это приходилось поверить. Он верил уже не раз. И каждый раз сила, с которой нельзя было спорить, возвращала его обратно. В огонь. Всего лишь одна из пыток – ад многогранен, многолик и не лишён чувства юмора. И не было здесь, в этом мире, ничего, доказывающего его реальность. Ничего, кроме возродившейся из золы волчьей души. И кроме болидов. Ад бессилен там, где люди дотянулись до неба.

"Змееборец"

Снаружи было тихо. Сонная, тяжелая тишина, она наползает перед утренним туманом, глушит звуки, притупляет чувства, давит на сердце. Однако часовые не спали, даже не дремали, они лишь немного утратили бдительность, как раз настолько, насколько это допустимо, если знаешь, что пленник вел себя тихо всю ночь. Если уверен, что тот, кого ты сторожишь, надежно связан, и наверняка спит сейчас, досматривая десятый сон. Если видишь, какой толщины бревно подпирает дверь землянки.

Серпенте на секунду прикрыл глаза, и глубоко-глубоко вздохнул. А потом резко, всем телом ударил в прочную, тяжелую дверь. Две толстые доски сломались с громким треском. И из пролома прямо в лицо изумленному часовому вылетела змея. Гибкое змеиное тело, жесткое, шершавое как еловая веточка, сдавило горло, не позволяя крику вырваться из гортани. А через пролом, продолжением кошмара, подобно змее гораздо больших размеров, выскользнуло существо, рассмотреть которое часовые просто не успели.

фрагмент книги

"Дева и змей"

Курт свернул к городку в десять минут шестого по местному времени. Указателя на повороте не было, а дорогу скрывал туман, густой как взбитые сливки, так что, если бы не гостиница, о которой писала мать, Курт мог и промахнуться. Чуть дальше по дороге обнаружилась заправка. Тот же стиль: флюгера и черепица, толстые стены, окна в свинцовых переплетах. Не иначе, Бременские музыканты заправляли здесь свои фургоны, а Гамельнский крысолов останавливался перекусить и умыться, и, может быть, играл для хозяйки на флейте за парочку бутербродов.

Где-то здесь должен быть указатель… вот и он: черным по белому, готическим шрифтом "Aufbe 1,5 km".

фрагмент книги

"Охотник за смертью"

Он был, ну просто ужас, до чего стильный. Даже для иностранца, а тем более для белоруса. Маришка могла поклясться, что таких стильных парней не делают не только в Гродно, но даже и в Рио-де-Жанейро.

- Один уже есть. Достаточно.

фрагмент книги

"Врагов выбирай сам"

"Артур остановил коня. Они с Альбертом вновь переглянулись и рыцарь спешился. Помог брату спрыгнуть с седла. Все так же молча, оба направились к тому, что было Источником. Зако подумал-подумал, и пошел следом.

Вот здесь, если верить песням, Братья приняли свой последний, самый страшный бой. Не с чудовищами, не с демонами - с человеком, продавшим душу Триглаву. Они уничтожили его, уничтожили Источник, уничтожили все, живое и неживое, и сполохи Небесного огня видны были в небе над двумя соседними княжествами. И Лунный Туман, обитатель Триглава, так напуган был силой, обрушившейся на его раба, что сбежал, спрятался в Преисподней, поклявшись никогда больше не появляться в мире людей. А вон на том холме, там, где стоит сейчас сложенная из черного камня часовенка, Артур и Альберт побратались."

фрагмент книги

"Последнее небо"

"Зверь не знал еще, что произошло, за что будут убивать, а что убивать будут - это ясно даже без шестого чувства, которое сейчас билось заполошно, кровью в висках стучало, в сердце бухало. Не знал. И от этого становилось еще страшнее. Он вздохнул и сел поудобнее, откинувшись спиной на стену. Убедился, что дыхание выровнялось, выдержал паузу, короткую, как раз такую, чтобы бойцы осознали всю нелепость ситуации. Смешно это - держать под прицелом безоружного человека, которому не то, что шевелиться, сидеть и то тяжело."

фрагмент книги

"Змея в тени орла"

"Потом появился ветер. Все время, пока шли по Цошэн, он не давал о себе знать, а теперь вот словно проснулся. Зевнул с подвыванием, загребая полными горстями каменную крошку. Швырнул ее навстречу. Рванул незаправленные концы юкколя. Эльрик плотнее закрыл лицо. Обернулся к Легенде. Эльфийка шла, опустив голову. Губы сердито сжаты. Капюшон ее плаща дергало ветром, норовило сорвать."

фрагмент книги     обложка переиздания

"Чужая война"

"Цветущие яблони поднимают настроение даже с дикого похмелья. Я проверяла - знаю. Но с такого похмелья, как у меня в это утро, блевать (извините, конечно) хотелось даже от яблонь. Нечем было. В смысле - никак. Если у вас четыре желудка, расставаться со своим содержимым они не желают даже при настоящем отравлении, я уж не говорю про такую ерунду, как отравление алкоголем. А еще говорили, что шефанго никакие яды не берут!"

фрагмент книги     обложка переиздания

"Сказка о Любви"

(повесть, в соавторстве с В.Кукаркиной, издавалась в журнале "Уральский Следопыт", - 2001 г, № 1-2)

"Абсолютно неуместное раздражение поглотило все мысли. Слова пришли сами и он швырнул их, не думая о том, что говорит:

- Когда-нибудь у тебя не останется никого, кроме этого... - и коротко, брезгливо взглянул на Меч.

Тело Викки вдруг вспыхнуло ярким белым огнем и исчезло, а Рин, не глядя на улегшегося возле костра императора, взмахнул рукой. Тонкие пальцы нарисовали в воздухе замысловаты светящиеся знаки.

На песке вспыхнули гигантские буквы: ВИККИ

- Чтоб ты не забыл о ней в первые же полчаса, - глухо бросил Бог непонятно зачем. И... непонятно кому.

"Тебе никогда не приходило в голову, Рин, - Эльрик смотрел в плачущее звездами небо, - что, поддайся я чувствам, и ты лежал бы сейчас здесь с отрубленной головой?"

книга